Идёт быт

Зарвавшийся примус победу трубит
(Он честно и правильно варит).
Но тут в мой несложный, в мой скомканный быт
Как кашель ворвался товарищ.
— Ну, — говорит он, — я доложу,
Ты и живешь, несчастный!
Это ж могила, это же жуть,
Это же быт частника.
А ты ведь ударник. Гремит завод.
Гудки — как фонтаны нефти.
Но быт тебя душит, но быт тебя бьет,
И ты одеваешься нехотя.
Да что о тебе? Подумаешь — ты!
Я быт изучил до корки.
И целые ночи терпели мосты
Шагов моих скороговорки.
Я темою этою мучусь во сне,
Я думаю только про ото.
Шурша и свистя, на пустыни стен
Идут караваны портретов.
В окно заглянул. И вижу: в окне,
Наглейшие («на-кася выкуси!»),
Стоят не разгаданные никем
Зеленые сволочи фикусы.
Я в небо взгляну, я ему потакал,
Простому, крутому, как реки.
Но вижу не небо — кусок потолка
С горланящей канарейкой.
И в этих вещах человек утонул,
От этого — не уйти.
Никак, никогда. Хотя б потому,
Что нету, не видно пути.
Он стал одержимым. «Ответь мне, юнец!»
И голос сломал, как сухарь.
Но я промолчал. Мне известен конец
Рожденного мною стиха.
А примус клокочет, волнуется. Пусть.
Выходим на чахлый двор,
Лежит перед нами конкретный путь,
И небо открыто, как семафор.
Мы ищем ответа, а ветер полощет
Пеленки испачканных облаков.
И вот распласталась обычная площадь,
И этот ответ таков.
Он прет. Он гремит. Он сверкает в ушах,
Он звездами красными рдеется,
И, песню вздымая, чеканит шаг
Рота красноармейцев.
И нам наплевать, что на плечи льет,
Что горбятся даже домишки.
Мы видим спеленатое белье
У красноармейцев под мышкой.
И им все равно. Молоды и стройны,
Сверкают сплошными зубами.
Шагают и песню поют. Они
Просто попарились в бане.
И мне пустяки, что мешано спят,
Что спорщик растерян и бит,
Когда мостовой от макушки до пят
Идет — понимаешь? — быт.