Зияют в их стихотвореньях
с категоричной прямотой
непониманье, и прозренье,
и правота, и звук пустой.
Мне б отвернуться отчужденно,
но я нисколько не таюсь,
что с добротою раздраженной
сам к этим мальчикам тянусь.
Я сделал сам не так уж мало,
и мне, как дядьке иль отцу,
и ублажать их не пристало,
и унижать их не к лицу.
Мне непременно только надо —
точнее не могу сказать —
сквозь их смущенность и браваду
сердца и душу увидать.
Ведь все двадцатое столетье —
весь ветер счастья и обид —
и нам, и вам, отцам и детям,
по–равному принадлежит.
И мы, без ханжества и лести,
за все, чем дышим и живем,
не по–раздельному, а вместе
свою ответственность несем.
