И душно в табельной, и место для двоих,
а третьему буквально негде сесть.
А на заводе тысячи, и их
необходимо все-таки учесть.
Веселая работа! Нам знаком
твой каждый взмах, твой неуклюжий жест,
когда ты дверь закроешь за звонком,
когда ты вешаешь рассыпанную жесть.
Хорошая работа! И в завком
несешь холодные пустые номера
и говоришь в завкоме, что: «Вчера
прогулов ворох, а болезней — ком…»
И морщится осанистый завком.
Ты привыкаешь. Стоит захотеть,
и прекратятся приступы тоски.
Ты спишь и видишь, как большой медведь
снимает номер с табельной с доски.
А утром в табельной, и распахнешь любя
свой голубятник, где простая жесть.
А мы в цехах забыли, что тебя
необходимо все-таки учесть.
Что ты, как редкая, случайная слеза,
что ты сидишь — одна, одна, одна.
А у прогульщика глубокие глаза,
потонешь в них и не достанешь дна.
Прогульщик ласков. Он принес цветы —
букетик распустившейся любви;
он улыбается, цветет, и слышишь ты,
как называет он тебя на «вы».
Он разрушал твой девичий покой,
он каждый день врывался в твой мирок,
прогуливал, а ты своей рукой
на гвоздик вешала гулящий номерок.
И каждый день в завком носила груз,
который стыден, гадок, незнаком,
который загулял, который рус
и про которого не узнавал завком.
Но все идет, как говорят в кино,
декадами проходят наши дни,
но надвигается наплывом «но»,
но узнают про все, про все «они».
Мы разобрали девичью любовь,
мы рассмотрели вас со всех сторон,
учли, что в жилах северная кровь,
постановили, что виновен он.
Мы вызвали тебя. Наперебой
все объяснили, что известно нам,
мы говорили, что твоя любовь
мешает выполнить наш общий промфинплан.
Мы говорили, что прогульщик — вор,
что он бригады наши обокрал,
что он неисправим и что его
уже давно с завода гнать пора.
Мне дали выговор (и это в протокол
Катюша занесла, пером скрипя)
за то, что я в зеленый комсомол
не вовлекал хорошую тебя,
за то, что я тебя не разглядел,
за то, что я улыбки растерял.
Но все идет. И радостно теперь.
что вижу я в юнгштурмовке тебя,
что помню я, как выступала ты
«к вопросу по текущему моменту».
И зал бросал к твоим ногам цветы
горячих, как весна, аплодисментов.
Еще я помню, горячо и бодро
ты подошла к столу, и через стол
тебе вручили стеганую гордость
с простым названием: ударное пальто.
И, премию приветствуя, как зверь,
дрожал оркестр и бушевал трубя.
И все идет, и радостно теперь,
что вижу я в юнгштурмовке тебя.
И радостно, что я тебя люблю,
что я в цехах, что ты ведешь учет,
что кирпичи простых горячих труб
забросил в небо молодой завод.
