Страна переделывает людей

Ночь стояла рядом с постовым,
Обступила темные дома.
И влезала в сонный магазин
Городская тонкая зима.
Было все спокойно на дворе,
Было все обычно за двором,
Лишь свистело в комнате моей
Пьяное от радости перо.
Я сидел лохматый и писал,
Строки колотились о виски.
Только кто-то в двери постучал:
— Извините, можно к вам войти? —
И вошел, пятнистый, как букет,
И прошел, спеша и семеня.
Грузный и растрепанный сосед
Надвигался прямо на меня.
Впрочем, проще. Он без пиджака,
Покраснели перепонки век,
И откинута его рука,
Будто что-то держит он в руке.
Он ломает мой спокойный ритм,
Он забыл про рыжие штаны,
Он волнуется, он говорит:
— Послушайте, гражданин!
Я беден и стар. Я устал от забот,
Я пью с удовольствием бром.
Ах, как это страшно — всю жизнь
Писать канцелярским пером.
Всю жизнь, все года мои я сидел,
И путь мой стеною встает:
Худой регистратор, седой управдел,
Седой и худой счетовод.
И перегородки скрипящая дверь.
Но ты замолчи и сиди,
Как будто бы ты полосатый, и зверь
От девяти до шести.
Безумные цифры, как звезды, горят,
И страшно и слабость берет.
Восставшие цифры. Они говорят:
«Послушайте. Вы! От макушки до пят
Законченный мещанин!
Мы помним. Вы в старые, добрые дни
Вставали из-за стола
И перли туда, где любимая и
Дрожат полушария ламп.
И жизнь бы казалась проста и пуста,
Когда б неуверенность в том,
Что будет. И в ваших мечтах вырастал
Высокий и собственный дом.
В углы забегал перекрашенный пол.
Платили жильцы. Умножалась семья.
Сквозь ваши железы он прошел,
Железом и жалюзями гремя.
Потом революция. Знамя и шквал,
Несущиеся впереди.
Вы тем же остались. Невзрачен и мал,
Засаленный счетовод.
Сидите, как сыч, с девяти до шести,
И вы — подхалим, блюдолиз,
Вы даже хотите скорее врасти
В идущий социализм.
Но мы не позволим, — они говорят, —
Вы слышите — никогда!»
И цифры качаются, пляшут, горят.
И я отвечаю им — да!
Ну что ж! Я согласен. Я стар и обрюзг,
Я вижу хорошие сны:
Как будто я молод, как будто я рус,
Как будто привычек беспомощный груз
Не давит моей спины.
И я просыпаюсь. Я серый, как заяц,
Лежу, позабывши о сне;
Какая-то чисто звериная зависть
Растет и гуляет во мне.
Ее не сломаешь. Я слышу, я слышу —
Седеет моя голова.
Я слышу — вы голос бросаете выше,
И рвутся, и лезут на старую крышу
Раскрашенные слова.
Тогда я берусь за журналы. Они
Смеются и бьют в упор:
«Сидит размалеванный мещанин
От этих до этих пор.
Кричат самовары, цветут канарейки,
Кастрюли кострами горят,
И фикус на исхудавшей рейке
Болтается, как акробат».
Мне нечего делать. Мне некуда деться
Ночами без света, без сна.
Врывается в комнату чистое детство,
Далекое, как весна.
Оно пересыпано ветром и зноем,
Оно наступает звеня.
Лежит под тяжелой и мокрой землею
Моя неживая семья.
Ах, как это страшно. Выращивать грыжу
И ничего не уметь.
Единственный выход, который я вижу, —
Немедленно умереть.
Я лягу на выцветшую кровать,
И потом покроется лоб.
И тело мое, и радость моя
Вместятся в осиновый гроб,
И гроб провезут по худым мостовым
Туда, где сухая земля
И где разлетится, как дым,
Мое неизвестное «я».
Вы знаете — так умирают машины,
На смену отжившим другие идут.
Я вам оставляю в наследство, как сыну,
Костюм и ботинки, веселье и труд.
Я жертвую жизнью. А вы веселитесь.
Влюбляйтесь, работайте, пейте.
— Сосед, — говорю я, — оставьте, садитесь.
Вы так говорить не смеете.
Вы мой старый и хороший друг,
Самый тихий и седой сосед.
Это просто — небольшой испуг,
Это просто — полуночный бред.
— Обождите, — говорит сосед.
— Обождите, — говорю я. —
Сквозь огонь и сквозь разруху лет
Вы прошли, над цифрами сидя.
Цифры становились в диаграммы,
И сильней, чем отряды слов,
Цифры бушевали за морями,
Били недоконченных врагов.
Цифры прямо приходили в школы,
Впаивались в каждую тетрадь.
Цифры помогали комсомолу
Крепости за крепостями брать.
Комсомольская моя бригада
Первой перешла на хозрасчет.
Вы вот слышали — мой голос бился
Сквозь густую полночь напролет.
Я сидел не просто, я учился,
Чтоб наладить правильный учет,
Вы завидовали мне, что песня
В несгорающем идет огне.
Я завидую, что вам известны
Те дела, что неизвестны мне.
Я всю ночь почти не разгибался,
Цифры жгут и не дают остыть.
Я корпел, а утром собирался
К вам идти и помощи просить.
Мне смешно, товарищ мой по делу,
Мне смешно, товарищ дорогой,
Как вы не слышали, как пела
Цифра о победе мировой.
Брови поседевшие нависли,
Может быть, поэтому, сосед,
Вы и не увидели, как числа
Побеждают в классовой борьбе.
Победим. И вы поймите это —
Радостью и славою звеня,
На плечах проносит пятилетку
Ваша настоящая семья.
И семья сильнее, чем объятьем,
Связана обветренным трудом.
И встают проверенные братья:
Инженер, наборщик, агроном.
И семья проводит паровозы,
Паровозам делает колеса.
А какая радость и почет
Вас встречают на полях колхоза,
Где топорщится и зеленеет озимь,
Старый и почетный счетовод.
Вы растете. Может, незаметно,
Но уверенно и твердо — вверх.
За работою и над газетой
Делается новый человек.
Он встает веселым бригадиром,
Он ведет вперед сверканье слов,
И — хозяин небольшой квартиры —
Он владелец новых городов,
Значит, дружба. Значит, понимаешь?
То есть понимаете, сосед?
Значит, побоку провинциальный
Неумелый, полуночный бред.

Мне понятно, почему все это.
Ведь любой сопливенький поэт
Утверждал, гремя и скрежеща:
— Я увидел старого соседа.
Бей его! Уничтожайте этих
Дряблых и отъявленных мещан! —
Он хватал паршивый карандашик
И писал, развязен и хвалим:
«Счетовод! Канцелярист!» И даже:
«Мещанин! Растратчик! Подхалим!»
Говорил, что до последней капли
Вы похожи на своих отцов.
Он одел вас в неживое платье,
Дал недоуменье на лицо.
Он развешал подлых канареек,
Фикусы поставил и сказал:
— Из такой ужасной галереи
Мещанин отнюдь не вылезал. —
Он поставил узенькие рюмки,
А потом подумал и сказал:
— Из такого жирного безумья
Мещанин почти не вылезал. —
И таким раскрашенным и малым
Вы, строитель и сосед, прошли
Сквозь стихи и сквозь листы журналов —
Мещанин, растратчик, подхалим.
Вы дрожали над своею шкурой…

Для борьбы с такой литературой,
Будто молнию и словно гром,
Подымаю новое перо.
Это мне не только показалось.
Вы прошли сквозь радость новых лет,
Думая, читая, изменяясь,
Многоуважаемый сосед.
Вы росли почти со всей страною,
Вы пером рубали на фронтах.
Вижу я за вашей сединою
Опыт, вдохновение, размах.
Вы забросили покой и скуку,
Вам работать, строить и мечтать.
Двести строк протягивают руки,
Чтобы вашу дружески пожать.
А Страна растет и вырастает,
Учится и требует: «Учись!»
Голову, которая седая,
От моей почти не отличить.
Что ж, сосед, давайте, что ли, оба
Чаю выпьем. У меня есть шпроты
А потом засядем за учебу,
А потом засядем за работу.